Неточные совпадения
При свете стенной
лампы, скудно освещавшей голову девушки, Клим видел, что подбородок ее дрожит, руки судорожно кутают грудь платком и, наклоняясь вперед, она готова
упасть.
— Вот как? — спросила женщина, остановясь у окна флигеля и заглядывая в комнату, едва освещенную маленькой ночной
лампой. — Возможно, что есть и такие, — спокойно согласилась она. — Ну, пора
спать.
Самгин пошел домой, — хотелось есть до колик в желудке. В кухне на столе горела дешевая, жестяная
лампа, у стола сидел медник, против него — повар, на полу у печи кто-то
спал, в комнате Анфимьевны звучали сдержанно два или три голоса. Медник говорил быстрой скороговоркой, сердито, двигая руками по столу...
Но, подойдя к двери спальной, он отшатнулся: огонь ночной
лампы освещал лицо матери и голую руку, рука обнимала волосатую шею Варавки, его растрепанная голова прижималась к плечу матери. Мать лежала вверх лицом, приоткрыв рот, и, должно быть, крепко
спала; Варавка влажно всхрапывал и почему-то казался меньше, чем он был днем. Во всем этом было нечто стыдное, смущающее, но и трогательное.
Над столом вокруг
лампы мелькали ненужные, серенькие создания, обжигались,
падали на скатерть, покрывая ее пеплом. Клим запер дверь на террасу, погасил огонь и пошел
спать.
Не
спали только в холостой уголовной несколько человек, сидевших в углу около огарка, который они потушили, увидав солдата, и еще в коридоре, под
лампой, старик; он сидел голый и обирал насекомых с рубахи.
Храм этот был освещен
лампами в этрурийских высоких канделябрах, дневной свет скудно
падал в него из второго храма, проходя сквозь прозрачный образ рождества.
Картина, достойная описания: маленькая комната, грязный стол с пустыми бутылками, освещенный жестяной
лампой; налево громадная русская печь (помещение строилось под кухню), а на полу вповалку
спало более десяти человек обоего пола, вперемежку, так тесно, что некуда было поставить ногу, чтобы добраться до стола.
Только уже совсем вечером, когда все улеглись и в
лампе притушили огонь, с «дежурной кровати», где
спал Гюгенет, внезапно раздался хохот. Он сидел на кровати и хохотал, держась за живот и чуть не катаясь по постели…
Вечером поздно Серафима получила записку мужа, что он по неотложному делу должен уехать из Заполья дня на два. Это еще было в первый раз, что Галактион не зашел проститься даже с детьми. Женское сердце почуяло какую-то неминуемую беду, и первая мысль у Серафимы была о сестре Харитине. Там Галактион, и негде ему больше быть… Дети
спали. Серафима накинула шубку и пешком отправилась к полуяновской квартире. Там еще был свет, и Серафима видела в окно, что сестра сидит у
лампы с Агнией. Незачем было и заходить.
Его немой племянник уехал в деревню жениться; Петр жил один над конюшней, в низенькой конуре с крошечным окном, полной густым запахом прелой кожи, дегтя, пота и табака, — из-за этого запаха я никогда не ходил к нему в жилище.
Спал он теперь, не гася
лампу, что очень не нравилось деду.
Слушая рассказ о тихой, прекрасной смерти Манон среди пустынной равнины, она, не двигаясь, с стиснутыми на груди руками глядела на огонь
лампы, и слезы часто-часто бежали из ее раскрытых глаз и
падали, как дождик, на стол.
Чтоб не сидеть одному, я направился в залу третьего класса. Тут, вследствие обширности залы, освещенной единственною
лампой, темнота казалась еще гуще. На полу и на скамьях сидели и лежали мужики. Большинство
спало, но в некоторых группах слышался говор.
Тело его мягко вздрогнуло, голова бессильно
упала на плечо, и в широко открытых глазах мертво отразился холодный свет
лампы, горевшей над койкой.
— Я живо наберу. Вы ложитесь, у вас был трудный день, устали. Ложитесь здесь, на кровати, я не буду
спать, и ночью, может быть, разбужу вас помочь мне… Когда ляжете, погасите
лампу.
Я была брезглива с рождения, и никогда не была в то же время пуглива и труслива; но, признаюсь, чуть не
упала в обморок, когда приподняли немного повязку на моих глазах, и я увидала при синеватом освещении спиртовой
лампы прямо перед собою только что принятую перед тем сестру в окровавленной одежде.
Не однажды он уговаривал меня намазать ей, сонной, лицо ваксой или сажей, натыкать в ее подушку булавок или как-нибудь иначе «подшутить» над ней, но я боялся кухарки, да и
спала она чутко, часто просыпаясь; проснется, зажжет
лампу и сидит на кровати, глядя куда-то в угол. Иногда она приходила ко мне за печку и, разбудив меня, просила хрипло...
Пошабашив, пошли ужинать к нему в артель, а после ужина явились Петр со своим работником Ардальоном и Мишин с молодым парнем Фомою. В сарае, где артель
спала, зажгли
лампу, и я начал читать; слушали молча, не шевелясь, но скоро Ардальон сказал сердито...
В открытые сундуки, как на пожаре, без всякого порядка укладывалось теперь все, что
попадало под руку: столовое белье, чайная посуда, серебро и даже
лампы, которые Гордей Евстратыч недавно привез из города. Скоро сундуки были полны, но Татьяна Власьевна заталкивала под отдувавшуюся крышку еще снятые с мебели чехлы и заставляла Нюшу давить крышку коленкой и садиться на нее.
Когда бьет три часа, он тушит
лампу и уходит в спальню.
Спать ему не хочется.
Он лёг
спать не у себя в каморке, а в трактире, под столом, на котором Терентий мыл посуду. Горбун уложил племянничка, а сам начал вытирать столы. На стойке горела
лампа, освещая бока пузатых чайников и бутылки в шкафу. В трактире было темно, в окна стучал мелкий дождь, толкался ветер… Терентий, похожий на огромного ежа, двигал столами и вздыхал. Когда он подходил близко к
лампе, от него на пол ложилась густая тень, — Илье казалось, что это ползёт душа дедушки Еремея и шипит на дядю...
В трактире у буфета стоял Петруха и, разговаривая с каким-то оборванцем, улыбался. На его лысину
падал свет
лампы, и казалось, что вся голова его блестит довольной улыбкой.
Утром Климков увидал, что сыщик
спит на диване одетый,
лампа не погашена, комната полна копотью и запахом керосина. Доримедонт храпел, широко открыв большой рот, его здоровая рука свесилась на пол, он был отвратителен и жалок.
— Не вспоминай, Потапыч…
Спи… Может, тебе мешает
лампа?
Тит
спал, не погасив
лампу, нарочно для меня.
Когда я закрыл окно, мне стало страшно. Кругом — только машины. Разбуженный моими шагами и стуком окна, Тит сел на постели, обвел комнату бессмысленным взглядом, опять
упал на спину и стал всхрапывать… И опять раздался тонкий писк
лампы… Сопение Тита казалось мне бессмысленным и мертвым… В тягучем пении
лампы слышалось, наоборот, загадочное выражение…
Лето стояло жаркое, и с каждым днем мух являлось все больше и больше. Они
падали в молоко, лезли в суп, в чернильницу, жужжали, вертелись и приставали ко всем. Но наша маленькая Мушка успела сделаться уже настоящей большой мухой и несколько раз чуть не погибла. В первый раз она увязла ножками в варенье, так что едва выползла; в другой раз спросонья налетела на зажженную
лампу и чуть не
спалила себе крылышек; в третий раз чуть не
попала между оконных створок — вообще приключений было достаточно.
Круг пола вертелся и показывал в одном углу кучу неистовых, меднотрубых музыкантов; в другом — хор, толпу разноцветных женщин с венками на головах; в третьем на посуде и бутылках буфета отражались огни висячих
ламп, а четвёртый угол был срезан дверями, из дверей лезли люди и, вступая на вращающийся круг, качались,
падали, взмахивая руками, оглушительно хохотали, уезжая куда-то.
Ночь. Близ рассвета.
Лампа горит очень ясно, потому что городок
спит и току электрического много. Все молчит, а тело Полякова в часовне. Ночь.
Тотчас же в том отделении, где
спал второй класс, послышался звук, в значении которого Буланин не мог ошибиться: кто-то опустил висячую
лампу вниз и затем быстро толкнул ее вверх, чтобы она потухла.
Уже все
спали, шелестело тяжелое дыхание, влажный кашель колебал спертый, пахучий воздух. Синяя, звездная ночь холодно смотрела в замазанные стекла окна: звезды были обидно мелки и далеки. В углу пекарни, на стене, горела маленькая жестяная
лампа, освещая полки с хлебными чашками, — чашки напоминали лысые, срубленные черепа. На ларе с тестом
спал, свернувшись комом, глуховатый Никандр, из-под стола, на котором развешивали и катали хлебы, торчала голая, желтая нога пекаря, вся в язвах.
Утро субботы началось для Ипполита Сергеевича маленькой неприятностью: одеваясь, он свалил со столика на пол
лампу, она разлетелась вдребезги, и несколько капель керосина из разбитого резервуара
попало ему в одну из ботинок, ещё не надетых им на ноги. Ботинки, конечно, вычистили, но Ипполиту Сергеевичу стало казаться, что от чая, хлеба, масла и даже от красиво причёсанных волос сестры струится в воздухе противный маслянистый запах.
На столе стояла большая
лампа под голубым колпаком, и свет от неё
падал на пол.
Накрапывал дождь. Густая, душная тьма покрывала фигуры людей, валявшиеся на земле, скомканные сном или опьянением. Полоса света, исходившая из ночлежки, побледнев, задрожала и вдруг исчезла. Очевидно,
лампу задул ветер или в ней догорел керосин.
Падая на железную крышу ночлежки, капли дождя стучали робко и нерешительно. С горы из города неслись унылые, редкие удары в колокол — сторожили церковь.
Марья Герасимовна уже
спала, и во всем верхнем этаже был только я один; в гостиной глядели на меня со стен портреты моих предков, людей ничтожных и жестоких, а в кабинете неприятно подмигивало отражение моей
лампы в окне.
Он сидел один в пустой, сводчатой, гулкой комнате, похожей на коридор; пахло едким чадом керосиновой
лампы; за стеной с усыпляющим звоном, капля по капле
падала вода на чугунную плиту, а в душе Сердюкова была такая длительная, серая, терпеливая скука.
Спать еще рано. Жанна встает, накидывает на голову толстый платок, зажигает фонарь и выходит на улицу посмотреть, не тише ли стало море, не светает ли, и горит ли
лампа на маяке, в не видать ли лодки мужа. Но на море ничего не видно. Ветер рвет с нее платок и чем-то оторванным стучит в дверь соседней избушки, и Жанна вспоминает о том, что она еще с вечера хотела зайти проведать больную соседку. «Некому и приглядеть за ней», — подумала Жанна и постучала в дверь. Прислушалась… Никто не отвечает.
Он смотрит:
лампа чуть горит
И бледно спальню освещает;
Хозяйка мирно почивает
Иль притворяется, что
спит.
«Почему именно кикимора? — размышлял Андрей Николаевич, располагаясь
спать и опуская огонь в
лампе. — Этакое глупое слово, ничего не обозначает. И как непостоянны женщины: то милый, неоцененный, а то — кикимора! Да, с норовом баба, недаром учит ее Гусаренок. Спокойной ночи, маркиза Прю-Фрю».
Бывают места под землей, где этот воздух собирается, и если
попадешь в такое место, то сейчас умираешь. Для этого в рудниках делают
лампы, и прежде чем человеку идти в такое место, спускают туда
лампу. Если
лампа тухнет, то и человеку нельзя идти; тогда пускают туда чистого воздуха до тех пор, пока может огонь гореть.
Сторож зажег
лампу. Свет ее
упал на глаза Цезарю, и он проснулся. Сначала лев долго не мог прийти в себя; он даже чувствовал до сих пор на языке вкус свежей крови. Но как только он понял, где он находится, то быстро вскочил на ноги и заревел таким гневным голосом, какого еще никогда не слыхали вздрагивающие постоянно при львином реве обезьяны, ламы и зебры. Львица проснулась и, лежа, присоединила к нему свой голос.
Убедившись, что он успокоился, я загасил
лампу и тоже приготовился
спать.
Потом они вышли, предупредительно прикрыв абажуром
лампу и бросив на меня тревожные, испытующие взгляды. Они думали, что я заснула… Но я не могла
спать…
Мелькнул огонек, — и бабочка устремляется к нему, бьется о раскаленное стекло
лампы, обжигается
падает и опять взлетает, и бьется опять.
— Не зажечь ли
лампу? — спросил Грохольский, боявшийся, чтобы в молоко не
упала муха и в темноте не была бы проглочена. — Лиза! Не зажечь ли
лампу? В темноте посидим, мой ангел?
— О, да, ты будешь молчать, скверный мальчишка, будешь молчать поневоле! — загремел немец и так сильно ударил рукой по столу, что стоявшая тут же на столе
лампа едва не
упала на пол.
Небольшая
лампа с надтреснутым колпаком слабо освещала коричневую ситцевую занавеску с выцветшими разводами; на полу валялись шагреневые и сафьянные обрезки. В квартире все
спали, только в комнате Елизаветы Алексеевны горел свет и слышался шелест бумаги. Андрей Иванович разделся и лег, но заснуть долго не мог. Он кашлял долгим, надрывающим кашлем, и ему казалось, что с этим кашлем вывернутся всего его внутренности.
Свет высокой фарфоровой
лампы ярко
падал на письменный стол, занимавший всю средину комнаты, просторной и оклеенной темными обоями.
Вправо, выше
лампы, около бронзового календаря, лежало письмо большого формата. На него действительно
попала капля крови. Палтусов издали, стоя за креслом, прочел адрес:"Госпоже Калгановой — в собственные руки".
Оба лезут под стол, кричат, визжат и возятся там до тех пор, пока со стола не
падает лампа или вазочка…